и на нее, и на стеклянные колбы, и по лицу его было видно, что в душе он считает все это детской забавой. В результате анализы опаздывали или вовсе терялись. А если и попадали в руки Ивана, то трудно было разобрать, какой анализ на какую пробу. Такие неурядицы продолжались все время, пока вели без Марины очередную плавку. Производственники нервничали, ругались, а Мадлен беспомощно разводила руками и втихомолку плакала, когда думала об участи Марины.
Наконец она не выдержала и пошла к председателю Делового совета, кабинет которого находился на втором этаже.
— Господин председатель, — заговорила она, чуть не плача. — Дайте мне в лабораторию человека. Ведь если дальше так будет, меня тоже заберут.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — успокаивал ее Александр Иванович. — Никуда вас не заберут. А послать к вам мне некого. Народу в цехах не хватает. Потерпите немного, скоро все выяснится.
— Боже мой, какая умница была товарищ Марина. Мы понимали друг друга с полуслова.
Француженка вызывала у Александра Ивановича чувство жалости. Иногда к этому чувству примешивалось другое, более сложное, но он решительно гнал его прочь, как только оно хоть на минуту захлестывало сердце.
Мадлен близко подошла к его столу и, глядя в лицо большими печальными глазами, тихо призналась:
— На меня иногда нападает необъяснимый страх. Вероятно, потому, что я все время одна. Вы разрешите иногда заходить к вам? Когда будет страшно.
— Если будет страшно, заходите, — сказал Александр Иванович и потупился.
Мадлен ушла.
Иван несколько раз, пока шла плавка, сам приходил в лабораторию. И всякий раз его встречала Мадлен с заплаканными глазами и жаловалась, что у нее все валится из рук, что затоптали весь пол и накурили так, что дышать нечем. Иван раздражался все больше. В последний раз он просмотрел анализы, увидел, что углерод «упустили», выругался и, придя в цех, приказал Афоне не тратить зря дорогие материалы, а выпускать обычную плавку.
— Пошто так? — изумился мастер.
— Не видишь, что ли? — вспылил Иван, указывая на вяло льющуюся из ложки струйку металла. — Выпускай какая есть, все лучше, чем совсем ничего.
Он ушел на заднюю сторону печи и оттуда, опершись на железный барьер, стал глядеть в ворота, через которые обычно пробегала Марина, возвращаясь из лаборатории. Он глядел долго, но Марины не было. К выпускному отверстию подошел старший рабочий, наклонился над желобом и стал долбить стальной пикой. Иван не мог уже ни на что смотреть. Оставаться дальше в цехе было невыносимо. Он пошел домой. Проходя по канаве, услышал разговор:
— Неужели правда? — удивленно спрашивал один рабочий.
— А ты думал как? Сколь волка ни корми, он все в лес глядит. Круглова я знаю: мужик справедливый, из нашего брата, из рабочих. А хватка у него железная, это верно. Поди, слыхал, как он офицеров-то перехватил?
Иван понял, что говорят о Марине. Он резко обернулся, и рабочие сразу вскочили.
— Это что за митинг? Почему не работаете? Не видите — мусор под ногами, пройти негде.
И всю дорогу, пока шел домой, чувствовал, как внутри нарастает глухая злоба, которую некуда было деть и не на кого обрушить. И не чекист Круглов тут виноват, а, видно, так неудобно и дико устроена жизнь. Иван вспомнил, как, выйдя с Кругловым из кабинета Александра Ивановича, он, в то время как Марина относила в лабораторию свой синий халатик, стал кричать нелепо и глупо, пытаясь защитить ее, бил себя в грудь кулаком, так что в конце концов председатель ЧК предупредил его, чтобы он не примешивал к делу свои личные чувства и оставался бы на пролетарской, классовой точке зрения. А Александр Иванович, слышавший это, морщился и укоризненно качал головой. Вспомнив все это, Иван почувствовал себя еще хуже.
Дома ему показалось душно. Он рванул ворот рубахи, подошел к окну, нетерпеливо толкнул раму. Помешал цветок. Тогда он схватил цветочный горшок и свирепо грохнул его о завалинку. И, уже не отдавая себе отчета, так швырнул ногой стул, что отлетели сразу две ножки, запустил в стену пепельницей, потом упал на кровать и до вечера лежал не шевелясь, прислушиваясь к щемящей боли в груди.
2
Неожиданно с гор подул ветер, и жиденький сад за окном весь задрожал: закачались тонкие мелколистные яблоньки, легла на ограду молодая рябина, и сильно громыхнул оторванный лист на железной крыше. Узкую комнату ветер продул насквозь. У Марины разлетелись волосы и раздулась юбка. Она потянулась через подоконник и прикрыла окно.
— Дождь будет, — сказал Круглов.
Он сидит напротив. Оба едят зеленые крапивные щи. Круглов ест некрашеной деревянной ложкой. Он первым оканчивает свою порцию, отодвигает и закуривает трубку.
Марина ест вяло, часто останавливается и задумывается. Ей как-то не по себе. Уж очень нелепо получилось вначале. Появление Круглова на заводе было для нее устрашающей неожиданностью. О чекистах она слышала много страшного. Но когда сама очутилась здесь, верх одержало чувство оскорбленного достоинства. Еще дорогой она твердила себе: «Ну и пусть, пусть. Раз они считают меня врагом, то и я ненавижу их всех».
Она долго сидела в этой узкой дежурной комнате. Было тихо. Никто не приходил и никто не тревожил ее. Она подумала, что все это сделано нарочно, чтобы подольше помучить ее, и тут же представила себя замученной, растерзанной, всю в крови. Это понравилось, и она решила играть свою роль до конца.
Часа через три пришел Круглов. Он, видимо, успел побывать еще где-то, был озабочен и утомлен. Продолговатое лицо его посерело.
— Извините, пришлось задержаться, — с подкупающей мягкостью сказал он. — Давайте поговорим.
Она поджала губы и отвернулась. Лицо ее сделалось холодным и надменным.
Он глубоко вздохнул и стал закуривать.
— Ну вот, сразу и капризы. — В его голосе слышались досада и грусть. — Так мы делу не поможем. Вы думаете, в ЧК работают Шерлок Холмсы? Ночь просидит, выкурит полфунта табаку, и дело решено? Нет, так не бывает.
И чем больше говорил этот затянутый в желтую кожу человек, тем сильнее Марина чувствовала всю глупость и нелепость того положения, в какое она себя поставила. Она уже не могла оставаться холодной и надменной и, когда Круглов раскуривал потухшую трубку, подняла на него потемневшие глаза и просто сказала:
— Спрашивайте.
— Начнем с бегства Гофмана. Задержать его не удалось. Теперь он, конечно, уже добрался до белых. Больше ему деться некуда. Ясно и то, что на заводе его оставили с провокационной целью. Да вот вопрос. Хотел он только оклад вывезти или еще что собирался делать? Один он был или успел сколотить организацию? Он в ночь
